Автор: Елена Бартош
На описание каждого случая было получено согласие клиента. Имена и обстоятельства жизни клиентов, не имеющие прямого отношения к терапевтическому процессу, изменены.

Если попытаться объяснить в двух словах, чем занимается гештальт-терапия, то получится — завершением незавершённых ситуаций. Всяких — эмоциональных, ментальных, телесных. Что-то переосмысливается, что-то осознаётся, что-то перепроживается. Каждый человек, имеющий опыт гештальт-терапии, помнит это чувство облегчения — пазл сложился, история закончилась, ситуация завершилась. Больше не болит, не тревожит, не мешает спать, не забирает силы.
Травма — тоже незавершённый гештальт. Что-то случилось внезапно, человек не успел подготовиться. Хотел отреагировать, но по какой-то причине не получилось. Не успел, не сумел, не дали. Не хватило поддержки в переживаниях, чувства были не замечены, проигнорированы окружающими (важными и значимыми для человека людьми).
Движение остановлено, возбуждение сдержано, активность осталась в теле и требует, требует разрядки. Человек легко раздражается, может вспылить, заплакать, рассердиться по пустячному поводу — травматическая активация ищет выхода. Может, наоборот, образоваться скованность, зажатость, появляются фобии — человек пытается избежать новых травмирующих ситуаций, а на актуальные переживания ему не хватает сил.

Если травма недавняя, взрослая, поздняя, понятная, то с ней работать легче — в теле не накопилось ещё столько травматической активации, чтобы стать уже частью характера, да и само травмирующее событие можно вспомнить, и тогда незавершённые телесные реакции проще завершить. А если ранняя — родовая или детская довербальная? О которой нет памяти, потому что не было ещё речи, не было понимания и осознавания, только в теле осталась память?
Тогда приходится отталкиваться от симптома, наблюдать за поведением, за движениями, искать, что требует завершения. Телесные ощущения служат указателями, маркерами травмы и они же помогают найти выход из неё, проложив доступ к инстинктивным ресурсам.

Я расскажу о двух случаях работы с детьми, и одном — со взрослым, приведших к завершению травматических реакций.
С детьми работать проще, потому что можно играть, можно дурачиться, предлагать разные идеи, дети не так критичны и косны, как взрослые. Но зато и обратной связи от них не дождёшься, дети не склонны описывать своё состояние, и тем более анализировать его. Дети внимательны к искренности и спонтанности терапевта, они ценят подвижность и смелость. Спрятаться за бородой, трубкой и умным видом невозможно. Нужно быть внимательным, гибким, вовлечённым и честным. Впрочем, как и со взрослыми.

Акула и лифт
Глеб — красивый восьмилетний мальчик из приличной семьи. Он учится в хорошей школе, занимается в интересных кружках и секциях. У Глеба развитая речь, богатое воображение и любящие родители. Но почему-то не складываются отношения в школе с одноклассниками. Глеб не знает, как подружиться с другими детьми, как заинтересовать их. Он расстраивается, родители переживают. С этим запросом они приходят ко мне.
Мы играем, рисуем, разговариваем. Разыгрываем разные ситуации, обсуждаем происходящее в школе. Глеб сообразительный и тонкий, он сам делает выводы и пробует новые способы. Обстановка в школе потихоньку начинает меняться, наша работа с запросом подходит к концу, но для меня остаётся непрояснённой одна тема. Во всех наших играх, особенно активных (насколько позволяет активничать мой маленький кабинет) заметно сдерживание, осторожность Глеба. Он вроде шустрый, подвижный, и при этом слишком опасливый, часто останавливающийся. Это проявляется и в играх, и в общении. Непонятное пока для меня сочетание.
И вот на одном из занятий я предлагаю новую игру. Это приключения на море и встреча с акулой. И три варианта реакции на эту акулу — бегство, борьба и замирание. В такой игре часто становится понятно, какая именно стратегия реакции на стресс преобладает у клиента, а какая остаётся остановленной, незавершённой.

Замирал Глеб хорошо, бил акулу с удовольствием. А вот когда была ситуация бегства, он сперва было побежал, а потом остановился: «У меня астма, мне нельзя бегать, а то я умру». Я знала про астму, но не знала про такую установку. А акула не ждёт. И я ответила: «Сейчас можно. А если не убежишь от акулы, то она тебя съест и тогда ты точно умрёшь». И мальчик побежал (мы в кабинете кругами да на месте бегаем). И так лихо, так быстро, так легко!

Убежал, и сразу столько сил прибавилось, и радости. Тогда Глеб станцевал победный танец и говорит: «Вот ведь! И астма, и акула нипочём!»

А на встрече с мамой выяснилось, что у истории про бегство от акулы есть предисловие и эпилог.
Я рассказала ей про акулу, как трудно было побежать, но потом получилось.
А мама рассказала мне,что когда Глебу было 2 года, он убежал от папы и забежал в лифт, а лифт закрылся и поехал, а папа не успел. И мальчик до высокого этажа ехал один. После этого он ужасно боялся лифтов и бегать тоже не любил, но мама одно с другим не связывала. А после нашего занятия сын предложил ей поехать на лифте и сказал «теперь я не боюсь».
Мама не знала, с чем это связано, а я не знала про лифт. Но история завершилась. Глеб перестал себя останавливать, реакция бегства завершилась, и появились силы на другие дела и свершения.

Это очень интересный факт при телесной работе с травмой — совсем не обязательно искать и воспроизводить именно ту, первичную травмирующую ситуацию (да это и нереально чаще всего). Симптом гуляет, перемещается, и страх лифта оказалось возможным проработать и завершить в игре про акулу, убежав от которой, мальчик завершил реальную ситуацию бегства из своего раннего детского опыта.

Ловкий и быстрый
Стасику 8 лет, его родители обратились ко мне по рекомендации школьного психолога — мальчик плохо переносит школьные неудачи, легко впадает в аффект, выходит из себя.
У Стасика активные, живые, заботливые родители, есть старшая сестра-спортсменка.
Сам Стасик худенький, но сильный. Лицо у него немного застывшее, малоподвижное, а глаза умные и внимательные. И сам он кажется напряжённым, настороженным, не мягким.
Несколько встреч у меня с ним было диагностических, смотрела, что ему больше подходит. Я люблю игровую терапию, в ней ребёнок быстро раскрывается и легко начинает отыгрывать насущные проблемы. Где-то на пятой встрече, когда мальчик ко мне привык и заинтересовался, я предложила ему игру. Я её часто предлагаю с разными вариациями — построить царство-государство, города, или острова, и населить её игрушками из коробки, ну а там уже как пойдёт. Со Стасиком получилась космическая игра — несколько планет с разными жителями, главные действующие герои — семья из четырёх человек (мама-папа-сын-дочь) на одной планете и два злодея-гоблина на другой. Семья собралась в путешествие, погрузила в космолёт сумку с едой и полетели на другую планету. Прилетели, пошли гулять, а злодеи с соседней планеты украли их космолёт и еду.
Игра эта ему ужасно понравилась, он придумывал сюжетные ходы, реплики, моя роль сводилась к подыгрыванию и отслеживанию его реакций. Это самый лучший вариант — ребёнку нужна я для поддержки игры, ему интереснее и веселее в моём присутствии (дети часто одобрительно замечают «ты любишь играть!»), и в то же время это история ребёнка, в которой я — активный, но зритель, наблюдатель.
По мере разыгрывания сюжет мало развивался, но дополнялся. Злодеи раз от разу крали еду и космический корабль, семья пугалась, расстраивалась и пыталась уговорами и угрозами вернуть добро. Гоблины издевались, заставляли угадывать пароли, морили голодом. В семье начался раздор — родители ссорились, выгоняли друг друга поочерёдно из дома, дети безучастно наблюдали за скандалами. Иногда родители погибали в катастрофах или их убивали гоблины.
Всё это мало соотносилось со школьными проблемами, но было очень эмоционально заряжено, и я сделала промежуточную встречу с родителями, решив поделиться с ними своими наблюдениями и обговорить задачи дальнейшей работы.
Родители пришли, довольные результатами. Сказали, что Стасик стал заметно спокойнее в школе, за последние несколько недель не было ни одного инцендента, и дома они видят, что он стал мягче. Начал делиться происходящим в школе, рассказывать о том, что его волнует и беспокоит. Похоже, что свои страхи, тревоги, злость мальчик смог выразить в игровом пространстве, и в результате стало легче говорить об актуальных переживаниях.

В общем, родители дали добро продолжать в том же духе. А ещё мама рассказала, что при рождении Стасика были проблемы — затяжные роды, обвитие, асфиксия, его реанимировали и первые дни он провёл в кювезе.
Мы продолжили играть. Сюжет повторялся, но теперь стал гибнуть под горными завалами кукольный мальчик. И вот один раз, когда его завалили горы-подушки и он стал задыхаться под ними, а семья пыталась его спасти, вытащить наружу, я взяла за руку Стасика, сидевшего рядом со мной, и потянула — а он подался. Я предложила: Давай ты побудешь этим мальчиком? Стасик секунду подумал и ответил: Давай в следующий раз.
В следующий раз мы так и сделали. Сперва разыграли, как обычно, весь сюжет, а когда дошли до горных завалов, Стасик повернулся ко мне: Ну давай!
Я забросала его покрывалами и подушками. Он попросил: плотнее подоткни, сильнее прижми. Завалы были нешуточными. Они сокращались, надавливали, сжимали. Началось вызволение. Удалось немного освободить голову, потом больше. Я ловила себя на том, что тороплюсь — так хочется скорее освободить парнишку! Мальчик сохранял контакт с происходящим, но телом был в процессе, освобождаясь очень медленно, как-то потяжелев. Наконец мне удалось полностью достать его. Но Стасик тут же сообщил мне: Поздно. Я задохнулся и умер.
Знала, но не ожидала. Стала делать искусственное дыхание, нажимая на грудную клетку, массаж сердца, повернула на бок, хлопала по спине. (Всё это не в полную силу, естественно). Это была совместная работа, я сейчас не могу точно сказать, кто был инициатором. Оба.
И случилось чудо. Стасик порозовел, откашлялся, пукнул, открыл глаза и сказал: А возьми меня на ручки!
Я его подержала на ручках, покачала. Он такой счастливый был! Период младенчества ему был неинтересен, на моё предложение спеленать и покормить из бутылочки ответил отказом. Сказал, что потом мальчик вырос и стал ковбоем. Ловким, хитрым, быстрым, неуловимым! Стал бегать по кабинету, прыгать через кресла, демонстрировать ловкость и хитрость. Как будто кран открыли — столько сил, столько энергии!
Это была отличная сессия, у меня было такое впечатление, будто и правда человек родился.
На следующей неделе мы встретились с мамой для завершения работы. Она сказала, что довольна результатом — сын стал живее, теплее, ласковее. А ещё у него изменился цвет лица, он стал румянее, я это тоже заметила.

Можно предположить, что такой вот опыт повторного рождения, с осознанным собственным участием, с принимаемой поддержкой и с уверенностью в благополучном исходе помогает восстановить целостность, интегрировав отщеплённые в травме части.

Чёртово колесо и полёты
Руслан взрослый и мужественный. У него высокий рост, широкие плечи и тонкий шрам на лбу. Руслан занимается боевыми искусствами, работает в серьёзной компании и знает много языков. Он признаётся, что никогда не обратился бы к психотерапевту, если бы не серьёзная проблема — Руслан боится летать.
А летать приходится, и довольно часто — его должность предполагает командировки по всему земному шару. Когда два года назад Руслан получил эту работу, он сказал себе «Ты сможешь». И он может, он летает, но каждый полёт для него — мука и пытка. Алкоголь не помогает, таблетки не действуют, отвлечься не получается. Холодеют руки и ноги, скручивает живот, сбивается дыхание, болят плечи, раскалывается голова. Потом очень трудно приходить в себя, а ведь нужно ещё и заниматься тем, ради чего совершался перелёт — проводить совещания, общаться с коллегами, принимать решения.
Руслан удивлён, когда я отказываюсь назвать точные сроки исцеления. Он готов заплатить любые деньги, лишь бы быстрее исцелиться от страха. Но у меня фиксированный гонорар и я не даю гарантий. Мне нужно сперва установить контакт с клиентом, услышать его историю, увидеть его реакции. Мы договариваемся на семь встреч, после которых подведём итоги и решим, что делать дальше.
Руслан рассказывает мне о своём детстве, о семье. Ласковая мама, строгий папа, бабушки-дедушки, дяди-тёти. Детский сад-школа, обычные воспоминания. Такие истории нужны не только для того, чтобы найти в них причину фобии. История, рассказанная клиентом терапевту, объединяет обоих, создаёт общее пространство. Это безопасность, это доверие, это ресурс.
На самолёте летал в детстве несколько раз с родителями, страшно не было. Лет с 16 стал бояться. Что именно пугает? — «Я там замкнут, закрыт, я не могу оттуда сбежать, это невыносимо».
Говоря эти слова, Руслан сжимается всем телом, как будто группируясь. Плотно сдвигает ноги, руки со сжатыми кулаками прижимает к бёдрам. Это телодвижение он проделывает каждый раз, говоря о страхе полётов.
Я предлагаю ему остаться в этом положении, немного увеличив напряжение и сохраняя его. Прошу описать свои ощущения, чувства, которые появляются, возникающие ассоциации и мысли. Руслан говорит, что ему очень неприятно и странно. Он не хочет знать, что это, не хочет быть напряжённым. Говорит, что сердится на меня за предложенные глупости, и на себя за слабость. Он же мужчина и должен сам справляться со своими проблемами.
На этом сессия заканчивается, это была шестая встреча. Я не уверена, придёт ли Руслан на седьмую — похоже, мы затронули больную тему, подошли вплотную к непереносимым переживаниям. Соблазн сбежать велик, я его понимаю. Наверное, мне нужно было предупредить о таком варианте развития событий заранее, но кто ж знал? Начиналось всё мирно и спокойно.
На шестую встречу Руслан пришёл. Он вообще пунктуальный и обязательный. Сказал, что злился на меня, злился на себя, злился на жену и детей. Болела голова, болел живот и хотелось плакать. И он даже поплакал немного один в ванной, «потому что сильно порезался при бритье и было очень больно». И вспоминал наш разговор, о том, плачут ли мальчики (у Руслана сын и дочь, и он был убеждён, что сыну нельзя разрешать плакать, а я рассказывала, чем это может кончиться и приводила примеры).
В общем, он хочет продолжать — столько, сколько будет нужно. Ему интересно, чем это кончится, к чему приведёт, и ему отчего-то стало немножко спокойнее находиться в моём кабинете.
И мы продолжили — прямо с того места, на котором остановились. Тем более что Руслану вскоре предстояла очередная командировка, очередной перелёт, так что все переживания были близко.
Руслан опять сжался, сдвинул ноги, прижал кулаки к бёдрам. Закрыл глаза. Потом открыл, уставился в одну точку и однотонным, механическим голосом стал рассказывать мне о том, что ему представлялось:
— Я как будто бы заперт в клетке. Я не могу никуда убежать, я даже сдвинуться с места не могу. Мне очень одиноко и страшно. Мне кажется, я сейчас исчезну.
Я вижу, что Руслан замер, почти не дышит. Я слышу его слова про страх и одиночество. Спрашиваю: Можно ли мне сесть рядом с тобой?
— Да.
— Могу я дотронуться до твоего плеча?
— Да.
Я прислоняюсь своим плечом к его. Мне хочется оказать Руслану поддержку, но не отвлекать его от процесса. Быть рядом, присутствовать.
Мы сидим так некоторое время. Руслан чуточку оживает, начинает немного шевелиться, поворачивать голову, глубже дышать.
— А ты можешь положить руку мне на лоб?
Кладу.
— Нет, лучше на глаза.
Закрываю ладонью его глаза.
Руслан начинает плакать.
Взрослый, сильный мужчина плачет, как ребёнок — горько, отчаянно.
Моя ладонь полна его слёз, но я не решаюсь убрать её, только успокаивающе поглаживаю пальцами лоб Руслана.
Он плачет долго, а потом делает глубокий прерывистый вдох и разом расслабляется. Я убираю руку и даю ему салфетку. Сажусь в своё кресло напротив.
Руслан выглядит расслабленным и удивлённым. Он сильно устал и в то же время испытывает огромное облегчение. Он хочет рассказать мне о своих переживаниях.
— Когда Вы положили руку мне на глаза, я вдруг вспомнил. Мне было девять или десять лет, мы пошли в городской парк с приехавшими в гости троюродными братьями. Я их почти не знал, они были старше. Мы пошли кататься на чёртовом колесе. Там были такие решётчатые кабины, они запирались изнутри. Я сел с братьями в кабину. Когда мы стали подниматься наверх, они начали приставать ко мне. Трогали меня руками, заставляли снять штаны. Я отказался. Тогда они сняли свои и заставляли меня смотреть на них. Я не хотел смотреть, я стал плакать. Я хотел уйти, но не мог. Колесо вращалось так медленно. Когда мы всё-таки приехали, братья сказали, что убьют меня, если я кому-то расскажу. Я никому до сих пор не рассказывал. Дома меня тошнило, поднялась температура. Было лето, мама не стала брать больничный. Я лежал дома один и плакал, пока никто не видит. Потом я выздоровел и стал заниматься борьбой. У меня хорошо получалось. А про этот случай я совсем забыл. А сейчас почему-то вспомнил. И мне совсем не стыдно и не страшно рассказать Вам.

В следующий раз мы встретились через две недели, после его командировки. Руслан был счастлив — он перенёс полёт без проблем! Прислушивался к себе, но никакого дискомфорта не чувствовал, как будто и не было его никогда. В городе, в который он летал, есть большое и издалека видное колесо обозрения. Руслан специально подошёл поближе, собирался купить билет и прокатиться, но прислушался к себе, и понял, что просто не хочет. А преодолевать себя не было никакого смысла.

Невозможность отреагировать на стресс борьбой или бегством привели к третьей реакции — иммобилизации (оцепенению). Мальчик удержал переживания в себе, частично переведя в соматические (в болезнь). Страх и беспомощность, испытанные на чёртовом колесе, стали проявляться в ситуации полёта на самолёте (невозможность выйти, освободиться). В терапии мужчина смог встретиться с этими болезненными переживаниями, которые были зафиксированы в теле (напряжённая защищающаяся поза), и соприкоснувшись с ними при поддержке терапевта, в безопасной обстановке завершить травматическую реакцию.
Не всегда клиенты вспоминают травматическое событие, и это совершенно не обязательно, а порой даже нежелательно — погружаться в травму. Есть телесные проявления, память тела, и телесный ресурс. Для завершения травматической реакции этого достаточно.

Источник: сайт гештальт-терапевта Елены Бартош